Прошито насквозь. Рим. 1990 - Страница 12

Адам молчал.

— Звучит очень глупо, — резюмировала Ева. — Просто дико глупо. Знаешь, пока я молчала об этом, все казалось таким драматичным, но теперь, после того, как мне удалось произнести все это вслух, я вдруг поняла, что лелеяла какие-то пустяки. Не стоило оно того, верно?

— Я приеду, — сообщил он, а затем повесил трубку.

Не оставайся одна.

Он повторял ей эти слова каждый день, после того, как поселился в ее квартире. Ева воспринимала все легко и просто, стараясь не задумываться о том, что такие отношения накладывают обязательства. Адам не говорил, что это было неизбежно, и он ни о чем не жалел, но на самом деле Ева всегда терзалась сомнениями. Неужели он решил выбрать ее окончательно лишь из жалости? Мог ли обыкновенный детский рассказ произвести на него такое впечатление?

Она просыпалась в его объятиях, и вопреки всем романтическим ожиданиям, научилась раньше вставать с постели. Лежать допоздна больше не хотелось — жизнь казалась приятной. Начинать новый день с кухни, варить кофе на двоих, обсуждать планы на день, встречаться в обед и после рабочего дня, ходить в парк и смотреть кино на парковке — все это казалось таким нормальным и обычным. Ей удалось раствориться в этом ощущении бесконечного покоя, который не заканчивался даже после тяжелых фотосъемок и неплодотворных переговоров. Этот родившийся между ними мир состоял из молчаливых улыбок и долгих поцелуев.

Для поцелуев находилось место везде — в такси, в лифтах и за углами старых зданий, и даже на оживленных площадях в самом заднем ряду большой толпы.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — говорил он.

— Я хочу для тебя того же самого, — вторила она.

Ей всегда хотелось успеть сказать такие слова первой, но он почему-то всегда предвосхищал ее попытки.

Они никогда не встречались до той фотосессии по одной простой причине — Адам работал во Флоренции и почти никуда не выезжал. Его нога плохо реагировала на изменение климата, а сам он предпочитал сидеть на одном месте, чтобы не создавать лишних проблем себе и окружающим.

Во многом они походили друг на друга — замкнутые, запакованные и запертые на сто замков. Возможно, они могли бы никогда не познакомиться, а познакомившись, не сблизиться. Если бы судьба все предоставила Еве, то их встреча закончилась бы в тот дождливый день, оставшись лишь неясным воспоминанием.

Теперь они были вместе, и им казалось, что все произошло будто само собой.

Адам проводил дни в своей плотницкой мастерской, и Ева часто приходила к нему, чтобы сфотографировать его во время работы. Слякотная зима прошла для них за деревянными стенами и в окружении бесконечных опилок. Иногда Ева собирала особенно длинные витые стружки и откладывала в отдельный ящик.

— Зачем ты оставляешь их? Они все равно рассыплются в хлам, — улыбался он, глядя на то, как она выкладывает вытянутые спирали в тонкие рядки на дне фанерной коробки.

— А может быть, они останутся? Каждая из них имеет свой оттенок, и каждая говорит о вещи, которую ты сделал. Ты ведь продаешь все эти чудеса, и они уходят без следа. Иногда я просто не успеваю их фотографировать, но мне так хочется оставить от них хоть что-то.

В такие моменты Адам укладывался прямо на усеянный столярным мусором пол и смотрел на нее уже снизу вверх.

— Скоро я перестану быть моделью. Мой срок недолог. Я хромой, и мне уже тридцать четыре. Еще один сезон, и я выйду в тираж. А ты останешься там — среди молодых и красивых.

Она перевела взгляд на него и серьезно заметила:

— Мне уже двадцать семь. Разве стал бы ты моим первым любовником, если бы я могла найти кого-то кроме тебя? Я неспособна остаться с другим человеком.

— Как бы мне хотелось в это верить, — вздохнул он, перекатываясь поближе и прижимаясь лбом к ее согнутому колену. — Пока что мы с тобой живем в одном мире. Потом этот мир разделится надвое. У тебя будет твоя квартира со стопками книг и двумя телефонными линиями. А я буду жить здесь, прямо в мастерской, потому что прокормиться мебелью очень тяжело. Как же мы будем жить?

Думать о таком будущем не хотелось, и Ева просто закрывала глаза, а потом ложилась рядом с ним. Почти половину всего времени, что они проводили наедине, они лежали рядом. Сидеть и стоять удавалось редко, да и то лишь по необходимости.

В ее черных волосах застряли размельченные опилки, и острый древесный запах поглощал аромат ее туалетного мыла. Это было его царство, в котором Ева ощущала себя лишь временной гостьей.

— Что ты хочешь услышать от меня? Я не могу остаться здесь и остановиться. Я не проживу без движения.

Он взял ее за руку и сжал пальцы:

— Ничего не нужно, Ева. Просто люби меня так, как ты любишь сейчас. Обещания — просто слова. Одни лишь поступки имеют настоящее значение, но их невозможно совершить заранее.

Если бы она могла заранее совершить ради него подвиг, она бы сделала это без раздумий. Все еще было впереди.

Перед началом своего последнего летнего сезона Адам рассказал ей о том, что произошло с его ногой.

— Там, где я родился, все еще ходят повозки. Знаешь, такие, с лошадьми. Это же так просто и безопасно — ездить на лошади, править телегой. Без лишней спешки. Там до сих пор есть пекарни, которые используют дрова для своих печей. Хлеб получается просто потрясающим. И сыр там не выпускают в пластиковых контейнерах — еще в ходу плетеные корзины и стеклянные банки. Школьником я подрабатывал, развозя дрова. В дождь, в редкие дни, когда шел снег, в туман — в любую погоду. Туман был даже реже, чем снег, и я его не очень жаловал. В тумане легко наткнуться на встречную упряжку, не заметив ее приближения. Звуки тонут в белом воздухе, дыхание поднимается кверху мутными клубами. Не люблю я туман.